...Даже в голодные годы послевоенной разрухи,
когда, несмотря на катастрофическую нехватку
ресурсов, необходимых для развития экономики
(“стране нужны паровозы, стране нужен металл”) в
высчитанный до тысячных долей процента
экономический план закладывалось
полномасштабное финансирование всеобщего
культурного, музыкального и художественного
образования.
Нелепость? Только для кастрированного
рационализма совремённой буржуазии.
,,,,,,,,“В целом же, думаю, можно сказать, что не
вполне объяснимым образом за тридцать лет
значительная часть нашей интеллигенции
претерпела глубокий духовный переворот и
перешла на сторону врагов СССР в холодной войне...
Как произошел этот поворот - тайна. Ее надо
разгадывать и на уровне всей культурной
общности, и на уровне личности. Тридцать лет
назад Окуджава, уже пожилой человек, пел о
“комиссарах в пыльных шлемах”, прославлял
гражданскую войну. А недавно - наслаждался, глядя,
как расстреливают Дом Советов, полный людей. И
между этими двумя точками у него не было никакого
озарения, он не узнал ничего нового. Как это
произошло? Пока мы этого не поймем, мы не
преодолеем расскола.” Хорошо писал в 1994 году
достопочтенный Кара-Мурза!
...Что же представляла из себя эта новая
буржуазная культура, подчинившая себе лучшую,
творческую часть советской молодежи? Ее суть
состояла в противопоставлении индивидуализма
всякому виду коллективности. Это было время
наступления агрессивного индивидуализма,
который стал догмой молодежного сознания во всех
социальных слоях страны.
Различные социально-психологические оттенки
этой крайней индивидуализации были характерены
для сценических образов всего спектра
нарождающегося советского рока - от
элитаристского эгоизма Гребенщикова, который
всегда честно играл роль самого себя -
напыщенного столичного сноба, Шевчука, Майка
Наумова, трагически закончившего Башлачева,
затем Бутусова, - до панковского индивидуализма
Летова и Янки Дягилевой. Особую роль в
индивидуализации массового сознания сыграли
песни Виктора Цоя, творчество которого в
определенный период стало культурным явлением
общественного масштаба. Пожалуй, в его стихах
можно уловить и ключевой тип
индивидуалистического сознания. Это “последний
герой” - образ одинокого героя, мужественного,
отважного, не чуждого гуманистических
устремлений, но достаточно презрительно
посматривающего на обыденное “стадное”
существование остального “совка”. Этот
цоевский герой индивидуален и самодостаточен. Он
- сам по себе и сам для себя. Если и помогает
друзьям, то только своим, и их небольшая компания,
группа открыто противостоит всему враждебному
им миру, категорически отказываясь воспринимать
его законы и правила - уже только потому, что
таковые существуют. Очевидно, что этот культовый
позднеперестроечный образ имеет ярко выраженное
голливудское происхождение. Зная биографию Цоя,
можно с уверенностью предположить, что он был
почерпнут из его любимых боевиков с участием
Брюса Ли и других суперменов-индивидуалов,
которые беспрерывно прокручивались “легендами
русского рока” на ставшем историческим
достоянием реликтовом видике А. Троицкого.
Кстати, далеко не случайно и то, что культ Цоя был
теснейшим образом связан с повальным увлечением
восточными единоборствами, охватившим страну в
позднеперестроечные годы. Бесчисленные
каратистские конторы, открывавшиеся, как
правило, на основе полулегальных кинозалов с
видиком, в массовом масштабе прививали молодежи
“кодекс джунглей” и внедряли в молодежную среду
странный конгломерат буддистско-православной
духовности, третируя как полную бессмыслицу
всякую общественно-полезную активность.
Формировались сильные “телом и духом”
индивидуальности, в среде которых под силой
подразумевалась годность к участию в
романтически-прибыльных делах
кооператоров-рэкетиров, а “дух” представлял
собою непоколебимый эгоизм и полнейшее
презрение ко всему более слабому и
непреспособленному к существованию по
утверждающим свое господство звериным законам.
Да, надвинулись перемены, и их особенно пылко
требовала молодежь, прошедшая первичную
обработку музыкальной культурой капитализма.
Это ожидание было отражено другими известными
строками из Цоя, ставшими, по сути, лозунгом
поколения - “...перемен, мы ждем перемен”. Здесь
не так важно, какие перемены имелись в виду самим
Цоем, общественное восприятие и толкование его
этих его стихов было вполне однозначным.
Достаточно сказать, что именно под эту мелодию
стягивали памятник Дзержинскому на Лубянке. А в
это же время наступила пора
открыто-антисоветской суперпопулярной музыки -
“Наутилуса Помпилиуса” с его “Скованными одной
цепью” и прочей ярко гражданственной лирикой,
“Свежего ветра” и “Есаула” Олежки Газманова,
“России” и “КПСС” дикого антикоммуниста,
шовиниста и юдофоба Талькова. Неправильно было
говорить “Рок против путча”. Правильнее звучало
бы - “Рок против социализма”. Кто слушал, тот
помнит.
....Прошло десятилетие, за время которой
музыкальная культура России, Украины и
большинства республик покойного Союза оказалась
целиком и полностью подогнанной к мировым
стандартам - по стилевому делению,
художественному содержанию музыкальных
композиций и механизму формирования модных
(массово востребованных) тенденций и
направлений. А главное, она была целиком и
полностью коммерциализована. Это касается и
пресловутого, на деле не существующего
разделения на “рок” и “поп” музыку - всякая
популярность определяется коммерческой
востребованностью музыкальной продукции тех или
иных исполнителей среди определенной,
ориентированной на них аудитории. Другими
словами, и самая заурядная ларьковая попса, и
элитарные раритеты для удовлетворения
потребности узенькой прослоечки просвещенных
снобов и гурманов являются обыкновенным товаром
- как картошка и ананасы. Каждому свое, и за свои.
Подавляющее большинство музыкантов весьма
охотно вписались в эту, удобную для них
коммерческую машину, и не без гордости именуют
свое занятие “делом” или бизнесом. Они
стремятся “делать хорошую музыку”. Поднялась
гигантская индустрия околомузыкальной
атрибутики - футболки, значки, шнурки,
презервативы с изображением Алсу и Че Гевары,
Фили Киркорова и Джима Моррисона, Бритни Спирс и
антиглобалистской Rage Against the Machine, журналы,
книжечки, буклетики, организуются
сверхприбыльные туры и гала-концерты, которые в
придачу подстегиваются к политическим акциям
буржуазии, вроде предвыборных шоу.
Что касается отдельных талантливых
по-настоящему “некоммерческих” команд (по сути
декларируемая “независимость” некоммерческой
группы является типичной коммерческой
приманкой), то они, разумеется, могут играть в
свое собственное удовольствие. Могут, конечно, и
не играть. Общество - то есть мы - никогда о них не
узнает. Их музыки, как общественного явления,
попросту не существует, и никто бескорыстно не
распространит ее по стране из рук в руки, на
тысячах низкокачественных подпольных бобин.
Именно так и умер совковый рок. Он скончался, с
честью сыграв свою роль в произошедшей
контрреволюции. Исчезла социально-политическая
потребность в антисоветском протесте, голосом
которого являлись течения отечественного рока. И
его ведущие деятели - Шевчуки и Бутусовы - срочно
перешли с гражданственной лирики на “лирику
душевную”, а различные хипаны и панки получили
свою небольшую коммерческую нишу
“антисистемного творчества”, позволяющим
играть (в) андеграунд.
...Что же касается сюжетного, или же, “идейного”
содержания современной популярной (независимо
от сугубо формального разделения на “легкую” и
“серьезную”) музыки, то оно, в общем-то, осталось
неизменным. Здесь прежнему господствует
идеология крайнего индивидуализма - только уже
не “воинствующего”, а “обреченного” -
психология личности, одинокой и изначально
покинутой разобщенным, безжалостным,
эгоистичным миром - миром буржуазного
индивидуализма. Человека обреченного на
понимание собственного ничтожества, своей
ничтожной роли, ничтожного положения в мире и
обществе. Человека-ничто, а значит, по сути,
не-человека и не-личности.
Кто только не страдает по этому поводу - “Сплин”
и Децл, “Би-2” и “Тату”, “Гостья из будущего” и
“Земфира”. К слову, творчество последней, хоть и
является бешено эксплуатируемым коммерческим
ресурсом, все-таки сумело стать общественно
значимым явлением. Почему? Думается, дело в том,
что в нем оказались удачно соединена
неподдельная искренность исполнения “с душой”
написанных композиций и их простой реалистичный
сюжет, близкий большинству постсоветских
подростков. Творчество Земфиры называли
“прорывом” - а оно всего лишь дало намек на то,
что настоящее, подлинное массовое музыкальное
творчество должно иметь “живую” реалистичную
основу, разрушить устоявшуюся стилистику и
отталкиваться от всеобщих массовых проблем и
потребностей общества. И все таки, творчество
Земфиры обречено на стагнацию, поскольку
дальнейшее его развитие означало бы переход к
художественному выражения острейших социальных
“проблем”-противоречий - а на это нет и не будет
коммерческого заказа музыкальной индустрии,
более того, пока отсутствует и выраженная
социальная потребность угнетенных масс в такой,
своей музыке...
...Старые призывы к протесту зачастую еще рано
списывать за давностью лет. Сегодня они
естественным образом воспринимаются как призыв
к борьбе против капиталистической
современности, и об этом не грех помнить
коммунистам. Новое поколение также ждет и
требует перемен.
Но давайте честно признаем, что современный
рабочий класс, не исключая большинства рабочих
активистов, примерно слушает разнообразную
“попсу” - “Любэ” в лучшем случае. И не стоит
сокрушаться по этому поводу - музыка революции,
уважаемые товарищи, должна быть, и будет
массовой, а уж никак не лево-элитаристской. То
есть, она будет популярной. Революции
безотлагательно понадобится популярная
революционная музыка, шлягеры и хиты, какими были
в свое время “Варшавянка” и “Смело мы в бой
пойдем”, а еще раньше “Дубинушка-машинушка”, и
она сама востребует для своих песен высокое
художественное качество и силу содержания. Как
потрясающие своей простотой и силой марши и
зонги Эрнста Буша, как “профсоюзные” баллады
Джо Хилла, после его смерти ставшие народными и
дожившими до исполнения Мерелин Менсоном...
Да-да, возможно все начнется с начала - с
какой-нибудь “дубинушки-2” с аранжировкой на
раздолбанном клубном синтезаторе, или с простых
песенок под гитару - даже не своих собственных, а
переделанных на социальный сюжет попсовых
шлягеров, вроде тех, что исполняют молодые
горняки из краснодонской комсомольской группы
“Уголёк”. Или же эта новая песня будет рождена
одним-единственным митингом, одной
революционной ночью, но ее родителем скорее
всего будет уже не какой-то один Руже де Лилль, а
десятки тысяч рабочих глоток. Очень возможно, что
новая революционная музыка заберется и на
эстраду, на телеканалы - во всяком случае, это
только пошло бы на пользу движению. Затем, по мере
нарастания революционного подъема, общество
начнет искрить, бить разрядами красных песен, и
именно под их аккомпанемент грянет новый разряд
революционного творчества масс.
А. ЛИХОВОД
По материалам сайта "Коммунист.ру"